Хроники Путника из Лираи. Часть 1.

[KorobkaSnov]

Вместо пролога. Докричаться до тебя.
- Хокусен-даи, ратусен доджо. Хокусен-даааи, ракусен до. Хокусен-даи, ратусен… - шептала она, болтая ногами в воздухе. Беспечность и угловатость юности делали ее весьма очаровательной особой. Две фразы вырывались из нее сами собой, все повторяясь и повторяясь.
Девушка. Лет шестнадцати. Со слегка растрепанными волосами отливающего золотом русого цвета. Щуплая невысокая девочка с упрямством на дне глаз. Она сидит на широких перилах лестницы, что ведет к парадному входу в обычную средненькую школу. Таких школ по России тысячи. Невысокие мрачные трех-четырех этажные здания из кирпича. Для большинства это клетка, для нее – не то чтобы дом, но по меньшей мере, место, где не бьет отец, не орет мать и нет времени на пустые мечты. Все твердят ей, что она глупая фантазерка. В ответ она читает свое не то заклинание, не то мантру.
- Хокусен-да-а-а-и, ракусен до… - по пыльному асфальту под ее ногами ползет большая муха с оборванным крылом. Девушке ее немного жаль. Они не похожи, но муху все равно жаль. Она ведь не смогла помешать путающимся у старшеклассников под ногами пятиклашкам лишить себя крыла. Заныла спина. В классе ее пытаются сделать козлом отпущения, отрываются по полной, но следов на видном месте не оставляют. Что не мешает синякам противно ныть и чесаться.
- Хокусен-даи, ратусен доджо…
- О чем поешь? – этой однокласснице девушка не понравилась сразу. Интересно бы знать, чем именно? Потрепанной застиранной одеждой? Длинными до колен волосами? Не моргающим прямым, как палка взглядом, который иногда стремится соскользнуть, уйти в сторону и вверх от лица собеседника? Даже если бы девушка и спросила, ей бы никто не ответил. Правду здесь говорят лишь перед тем, как соврать. А кому выгодно врать чокнутой замарашке? Та между тем посмотрела на заговорившую с ней гламурную девицу в чёрно-розовом. Та выплюнула жвачку и лениво уточнила: - Эт че японский твой?
За спиной гламурихи (так уж девушка про себя окрестила своего главного недруга, не удостоив того даже большой буквы) захихикала верная свита. Все знали, что в их классе завелась «япономанка». В свое время это дало им повод для новой волны издевок. Что ж, каждый волен смеяться, пусть даже шутки его не смешные.
- Нет, - после недолгого молчания ответила девушка и стала ждать продолжения разговора. Бить ее не станут. Вокруг слишком много народа. В основном это вырвавшиеся на время перемены младшеклашки и ученики седьмого-восьмого, но иногда на крыльцо выходит покурить и погонять курящих охранник Гриша. Он лишь с виду неказистый и безопасный. Пару раз разнимал драки мальчишек и бойню, устроенную девчонками. Даже оставил целыми драчунов.
- Тогда на каком же это языке? На китайском что ль?! – гламуриха боролась со смехом, значит, приготовила какой-то сногшибательный монолог. Слушала она исключительно себя, что япономанку всегда удивляло. Бывают же такие нарциссы в наше время! Кто бы мог подумать.
- Нет, не на китайском, - девушка редко позволяла себе вот так открыто и насмешливо улыбаться. Все привыкли к ее нахмуренным бровям и губам ровной линией. – Это песня монаха. Я не знаю, на каком языке он поет.
- И где твой монах? – захлопала глазами гламурная кошечка.
- Он не мой, - задумчиво уточнила девушка. Ее взгляд вновь стал изменяться, уходить от реальности. – Он поет в мире, где есть магия. Хокусен-даи, ратусен до…
- Чокнутая! – обрадовано вопит на это, заглушая песню-чтение, девица в черно-розовом. Люди начинает любопытно оборачиваться. – Не, вы только посмотрите! Вы гляньте на эту шизанутую!
Та, о ком шушукаются по углам площадки перед школой и на лестнице, закрывает глаза и сосредоточившись поет. Она очень хочет, чтобы он ее услышал.

- Хокусен-даи, ратусен доджо. Хокусен-даи, ракусен до! – парень повторяет слова уже битых три часа. Для обычных людей это молитва о встречи с потерянными людьми. Для магов с хорошей подготовкой это заклинание, позволяющее найти кого угодно. Монахи, как правило, занимают промежуточное место. Им редко нужны простые смертные, а Богов зовут по-другому. Но из всех правил, писанных и неписанных, есть свои исключения. Например, этот высокий стройный подросток, что болтает ногами над пропастью и зовет, все зовет неведомо кого.
Вокруг видны скалистые горы, которые на западе обрываются прямо в тихое последние несколько тысяч лет море, прозванное Ракушковым. На востоке и юго-востоке скалам противостоят зеленые округлые холмы Зеленой равнины. Там, где объединяются скалы, море и холмы, стоит город. Отсюда не видно, но за ним и в самом деле начинается ровная степь. В дне пути ее вновь оборвут горы, с не такими острыми и неприступными пиками. Зеленая равнина зажата между горами и морем, ведет к ней лишь морской путь, что впрочем, не особо мешает, а то и помогает развиваться торговому городу. Лирая лет через двадцать при таких темпах должен стать третьим по величине городом империи. Но станет ли, пока неизвестно. Врагов у Города чаек (так переводится название бывшего маленького рыбачьего поселения) предостаточно.
Юный монах одергивает и полу туники и самого себя. Нашел время для размышлений о политике! Скоро его исчезновение обнаружат. Ему еще повезет, если никто не проверит нетронутость свитка с древними зайранскими заклинаниями. Свиток он выучил довольно быстро, всего раза с пятого. Теперь пришло время применить знания на практике.
Плеча поющего заклятье коснулась морщинистая покрытая старческими пятнами рука:
- По кому молитву читаешь, ученик?
- Учитель… - юный последователь учения истинного Слова вздрагивает и понимает, что не может солгать. – Я не молюсь.
- И кто же она? – учитель позволяет себе усмешку умудренного жизнью человека. Его подопечный готов поклясться, что когда-то и этот древний старец пытался призвать к себе какую-то красавицу.
- Я не знаю, кто она. Я просто зову. Она приснилась мне, а я ей. В мире, где она родилась, нет магии, но она обещала услышать и послушать, - парень выпалил это на одном дыхании и не стал ждать выговора или нравоучений. Их не будет. – Хокусен-даи, ратусен доджо…
Взгляд старого монаха, много постранствовавшего по этому и не только этому свету, скользит по нагретым на солнце камням скал, по глубоким обрывам, до дна которых доставали лишь ветры и свалившиеся в них бедолаги. Старец улыбается надвигающейся грозе и упорно выглядывающему из-за темно-серых туч солнцу. Грозы в последнем месяце весны особенно сильные, летом будут лишь противные моросящие дожди и холодный туман. Когда придет это время, непогоде будет сопротивляться лишь золотые купола старого храма, что был выстроен много лет назад. Этот храм успел увидеть множество зим, множество людей и богов. Его едва не уничтожил дракон и заново отстроил рыцарь, победивший спятившую от какого-то своего драконьего горя тварь, потерявшую разум.
Старец родился здесь семь десятков лет назад и все равно родные места воспринимал с восторгом младенца. Он вообще считал детей очень умными существами, у которых многому следовало учиться. Монах улыбнулся в бороду, сел неподалеку от ученика и прикрыл глаза:
- Пой, мальчик. И не переставай верить. Она услышит…

Глава 1. О самом обычном.
Одна старая ведьма в разговоре со мной как-то обронила:
- Чаще всего, первое воспоминание человека в последующем определяет всю его жизнь. До трех лет многие народы не дают ребенку имя, зовут его лишь ласковыми прозвищами, не более того. Примерно в три года кто раньше, кто позже начинает потихоньку отделять себя от других, запоминать происходящее. Если выведать, каким является самое первое воспоминание, в какие цвета и настроения оно окрашено, то можно предсказать, что его ждет и понять, что будет самым важным и значимым для него на протяжении всего пребывания в этом грешном мире. Не знаю даже, что важнее!
В тот вечер нещадно горел камин, хотя было уже полетнему тепло. Пахло жареным мясом. Вся таверна справляла праздник весеннего солнцестояния. Даже много лет спустя я могу напеть те песни, что тогда пели захмелевшие крестьяне и солдатики из военного лагеря, что стоял неподалеку. Но большая часть из тех песнопений носит весьма похабный характер, так что я промолчу. Уж не знаю, почему та старушенция в черном плате заговорила именно со мной. Может, напомнил кого-то из родни или показался самым трезвым. Может, почуяла мою силу, что вряд ли. Да и какая разница? Мне за время моих странствий приходилось сталкиваться и с более странными личностями, большая часть которых тоже заговаривала со мной первыми. Пожалуй, я даже слишком привык, что на меня обращали внимание. В детстве этого не было.
В детстве я был самым обычным ребенком.
Лирая - прибрежный туманный городок, третий по размерам и количеству живых душ после Бранса и столичного Сольвейра. Но в отличие от первого Лирая ведет бойкую торговлю с пиратскими землями Трхон, а от столицы отличается большей любовью к старине. Что, по сути, означает смешение веры в Единого Крылатого Бога и «языческого суеверия», остроконечных тильварских башенок и округлых бирюзовых куполов на Замке Лилий, тильварской же крови и крови здешних охотников, мещанской домовитости взрослых и дерзкой языкастости молодежи. Какой-то путешественник назвал Лираю городом контрастов. Лжец! Он ничего не понял в здешних нравах, отписавшись в своих мемуарах красивой чушью. Контрасты порождаются разладом, дисгармонией, что разрушает саму себя. Лирайцы долго ворчали и сейчас ворчат на незадачливого мемуариста. Жители единственного города в Зеленой долине, как и их сельские родичи, живут в мире с самими собой. Когда надо они ухаживают за своими огородиками и садами, разводимыми вокруг домов. Когда надо лирайцы берут в руки счеты и идут торговать. С возрастом они не сереют и угасают, а просто перестают экспериментировать в прежних масштабах.
Не подумайте, Лирая не является раем. В ней и головах ее жителей много пережитков старого, много грязи, а по ночам тьмы. Фанатики, циники и прожигатели жизни есть везде. Только смотришь на них и понимаешь, что они своим существованием подтверждают правило. Мне повезло, ведь я не так много их встречал за то время, что прожил в Лирае. Я же говорю, мое детство было ничем непримечательным и спокойным. Лишь с годами я признался себе, что из всех встреченных мной дома людей никто не был настолько уж выдающимся по сравнению со мной. Но до этого следовало дорасти.
Первое, что я помню в этом своем воплощении, это залитая солнечным светом широкая совершенно пустая улица и мое безграничное счастье. Я был счастлив от того, что меня держит за руку сильный и смелый дяденька (стражник, который нашел зареванного мальчишку лет двух у городских ворот). Кто-то, может, тот самый стражник, сказал мне, что меня отведут туда, где находят папу с мамой. Я, как всякий запасливый лираец, очень хотел запастись своим папой и своей мамой. Говорят, мое тело было покрыто синяками и ссадинами. Скорее всего они достались мне от тех, кто дал жизнь. Наверное, это была причина, по которой стража не стала особенно рьяно искать мою родню, здраво рассудив, что если кому-то я понадоблюсь, меня и так будет легко найти в одном из всего двух сиротских домов.
Пока мы с незнакомым дяденькой шли по улице сонным летним утром, я все озирался по сторонам, смотрел с восторгом на разноцветные крыши персиковых, розовых, салатовых и голубых домиков, на высокие толстенные тополя, выстроившиеся в два ряда по обеим сторонам мощеной дороги. Моей первой осознанной мыслью было: «Какое красивое утро! Какие зеленые деревья! Хочу идти мимо них и никогда не останавливаться». Это уже потом я захочу привести сюда своих папу и маму, чтобы тоже идти с ними мимо поразивших мое воображение деревьев и домов. Став взрослым и услышав слова незнакомой ведьмы из придорожного трактира, я вспомню эту самую первую сцену в спектакле, которым стала моя жизнь, и буду долго хохотать. Выходит, даже в два года я хотел отправиться в бесконечное путешествие по этому причудливому миру. Смех, да и только! Только мне и сейчас не только смешно, но и горько. Такому, как я, нельзя быть сентиментальным. За тоску по прошлому я слишком многим должен платить. Лучше бы этого не было.
Матушка Робертина или Матушка Ро долго бы ругала, если бы услышала эти мои мысли. Она была истинной лирайкой и не любила чувство сожаления. Ее улыбающееся лицо и пахнущие розмарином руки до сих пор у меня перед глазами, стоит лишь вспомнить первого человека, который мне запомнился. Только благодаря этому загадочному человеку я никогда особенно не горевал по отсутствию родного дома и семьи. Я даже сильно удивился, когда какой-то приезжий торговец спросил, помню ли я свою мать. Четырехлетний вьюноша раскрыл рот и уткнулся в юбку хозяйки приюта:
- Дядя странный! Он думает, что я тебя не помню, - я был возмущен глупостью взрослого до глубины души, а Матушка Ро отчего-то долго плакала, прижимая мою голову к своим коленям.
Но вы не подумайте, монахиню Робертину из рода Ромашки сложно было довести до слез. Это удавалось лишь мне и еще троим жильцам Дома Голубки. Не помню, когда и почему я захотел стать лучше них, не таким обычным, каким был, сколько себя помнил. Потом я пойму, что из всех голубиных сирот ни один не был полностью нормальным. Но лишь эти трое меня всегда волновали. С двумя я все никак не мог подружиться, а третья, Мионика, меня просто не замечала. «Дивная Мионика» вообще никого при жизни не замечала, все платили ей тем же. Один я оттаскивал лунатящую тощую девочку с длинными льняными волосами от карнизов и злых собак, сидел и болтал с ней, когда Мионика болела. То есть говорил из нас лишь я, но изо всех сил уверял себя при этом, что она меня слышит. Когда мне было пять лет, Дивная Мионика умерла, взяв на себя мою болезнь. Я долго ревел на чердаке среди прилетающих и улетающих голубей, за которыми ухаживали все приютские. Под конец уснув крепким сном, я увидел ее, услышал, что она меня всегда слушала и что я ей всегда нравился. На утро я открыл глаза, вздохнул и спустился вниз завтракать. В столовой на лишнем стуле вместе со всеми сидела Мионика. При жизни девочка была медиумом, видела духов и призраков, после смерти стала одним из них. Правда, никто из духов и привидений, познакомившихся через нее со мной, никак не мог понять, к кому из них она относится. На не упокоенную душу она не тянула, потому что не имела незаконченных при жизни дел, а для духов Мионика имела чересчур человеческий вид.
Если вы думаете, что общение с жителями потустороннего мира – что-то нестандартное, то спешу вас разочаровать. Кроме меня, тех самых друзей Мионики и ее саму видели все обитатели Дома голубки. Даже Черный Динар, хоть он не признается в этом до сих пор. Вот никогда не смогу взять в толк, то ли он и в самом деле ничего не видел, то ли что-то умалчивает. Но зачем ему, некроманту, молчать об общении с духами? Я помню, он еще в три года притащился с духом только что сдохшего на соседней улице кота и стал упрашивать Матушку взять «кыску» жить вместе с нами. Робертине пришлось потратить целый день на то, чтобы уговорить милого мальчика упокоить понравившуюся животинку, отпустить ее крохотную пушистую душонку в рай или в следующее тело, смотря что та выберет.
Черного Динара всегда было на удивление трудно в чем-либо переспорить, переубедить. Его упрямство, наверняка, войдет в имперские легенды! Только мудрая и деликатная, но и не менее упрямая настоятельница могла справиться с пребывающим в вечном трауре подростком. Даже я справлялся с этим лишь в одном случае из четырех. Всю семью Динара уничтожили фанатики из Благостного Ордена Истинной Веры. Этот орден был признан сектой за свои показательные казни некромантов и гонения, устраиваемые на прочих магов и волшебниц. Истинно верующие считали всех повелевающих смертью приспешниками хаоса и тьмы. То, что они творили, даже казнью-то назвать нельзя было. Лишь бойней, красиво поставленной и от того особенно жуткой. Семилетнего черноволосого большеглазика вырвали из-под мясницкого ножа буквально в последний момент. В приют он попал на год раньше меня, соответственно, был старше на целых пять лет старше. Я еще застал то время, когда он молчал. Разговорился Динар еще через год, после моего появления. Его разозлил задиристый и бесшабашный Молох.
Молох. Мой ровесник. Рослый красивый и веселый проказник, мечта всех окрестных девчонок и горе их праведных родителей. К шести годам переломал себе все кости, в семь пришел на занятие в школу со свернутой шеей. У видавшей Горское восстание и пережившей его тетушки Дульсии чуть сердечный приступ не случился, когда она узрела этого оболтуса в окно учительской (он пришел извиниться за опоздание на первый урок, подрался). К ней хотел было присоединиться и дряхлый Потимус, наш учитель грамматики. Но старик для своих восьми десятков лет имел хорошее здоровье, повидал и не такое, а потому развернул голову Молоха в правильное положение и оттаскал драчуна за ухо так, что никакая чудесная регенерация не спасла его. Ухо перестала болеть лишь через три дня. Это было самым запоминающимся детским воспоминанием Бессмертника, как его потом прозвали боевые товарищи.
Дивная Мионика. Черный Динар. Молох-Бессмертник. На этих людей я ровнялся, на них я хотел быть похожим. Однако я не видел скрытого, как отрешенная от реальности Мионика, не мог повелевать им, как злой на весь мир Динар, и не наплевал на него, как несгибаемый Молох. Я учился прилежно, но не был лучшим в классе. Мной в первые восемь лет была облазана вся Городская библиотека, где хранились тысячи фолиантов и брошюр, посвященных магическим сущностям, но так и не смог увидеть даже обычного домового. У меня были друзья, но никто не пошел бы за мной, как шли за Молохом. Ведь не было ни харизмы, ни лидерских качеств у русоволосого кареглазого сироты, что не привлекал внимания до тех пор, пока на него не натыкались в шаге от себя. Я изо всех сил сопротивлялся своей неприметности, но к десяти годам начал потихоньку сдаваться. Но именно тогда, когда я хотел было опустить руки и смириться со своей серой будущностью, пришли Ищущие Дар.

Глава 2. Нужное место, ненужный никому.
Иногда не знаешь, стоит ли радоваться исполнению заветных желаний или ужасаться. Одно дело, когда ты последовательно шел к этому, знал, что рано или поздно твои труды вознаградятся, ибо ты пока не сделал никаких роковых ошибок. Дойдя до конца, заполучив искомую вещь, достигнув цели, ты считаешь, что так и должно быть. Все совсем иначе, когда ты уже смирился с проигрышем, со своей бездарностью и серостью. В этот миг в твою размеренную жизнь врывается случай. Ты сопротивляешься, считаешь себя недостойным выпавшей удачи, боишься. Это страх осуждения, страх завистливых взглядов в спину, гнилостных шепотков на чужих кухнях и презрения. Кто сказал, что победитель всегда прав? Чушь! Всегда найдется доброжелатель, который скажет, что все могло обернуться иным будущим. Когда я об этом думаю, у меня по плечам начинают бегать мурашки.
Я прекрасно помню тот день. После сухого жаркого лета пришла сырая светлая осень. За одну ночь все деревья Лираи сменили свой темно-зеленый наряд на один из трех цветов. Бальжарские осины покраснели, местные березы пожелтели и лишь любимые лирайцами ели остались прежними, серебристо-зелеными. Других видов деревьев в городе не росло. По случаю прихода осени устроили веселый праздник Светлячков. Смена цвета листвы традиционно совпадала с одним из дней, когда Лираю наполняли горные светлячки. Эти странные насекомые жили всего неделю и в последние три дня сплошным шелестящим потоком спускались с гор вниз, к огням морского порта. Говорят, когда-то город хотели переименовать в Сайфолк - город светлячков. Три дня подряд ребятня радостно визжала, гоняясь за крылатыми серебристо-синими и серебристо-коричневыми созданиями. Светлячки были невероятно крупными. Самые большие были размером с мужскую ладонь. Считалось, что мальчишка, который наловит больше всего светлячков, станет удачливым моряком. Девочки же гонялись не за удачей (хотя и за ней тоже, конечно), но еще и за умелыми руками. Самые ловкие потом становились лучшими ремесленницами и пряхами. Что удивительного в том, что на гербе морского флота Лираи был синий светлячок, а знаком лирайских прях коричневый?
Все праздновали Исход Светлячков. Разве что военным не везло. В этот день всегда выставляли двойные караулы, закрывали все ворота, кроме северо-восточных и внимательно бдели с Башни Вокругсмотрящих. Северо-восточные ворота не закрывали просто потому, что именно через них на улицы врывался живой поток, состоящий из обезумевших перед скорой смертью насекомых. Закрой кто тяжелые стальные створки, потом бы пришлось очищать их от белесой гадости, оставшейся от разбившихся насмерть светляков. Оно кому-нибудь нужно? Городовые неизменно качали головами и говорили: "Нет!" Тем более что войти через эти ворота было занятием весьма проблематичным. Вот вы в здравом уме и без веских на то причин полезете в живую шевелящуюся реку? А ведь там ты мало что ничего не будешь видеть и слышать, перепачкаешься с ног до головы, но вынырнешь на боковую улочку весь в синяках! Говорят, один незадачливый путник попытался это сделать, запнулся, упал, да так и пролежал целый день на мостовой, потому что повинующиеся инстинкту светлячки прижали его своими маленькими телами. Беднягу нашли в куче сломанных крыльев со здоровенным синяком на всю спину.
Но опасны были лишь ворота, внутри городских стен поток дробился на пятнадцать рукавов и переставал быть сплошным. По крутым улочкам носилась веселая детвора, а на огромной центральной площади и в прилегающих к ней кварталах развлекались взрослые.
В тот раз мы с Мионикой выволокли из мрачных библиотечных завалов упирающегося Динара и решили предпринять вылазку на Пряничную алею. Матушка Робертина по случаю праздника дала каждому (даже Мионике, но ее часть была доверена мне) по несколько монет и, повязав на голове платок, ушла молиться в храм Незабудок.
- Ничего не выйдет! - ворчал Динар. - Чтобы пробраться на Пряничную аллею, надо пройти через всю городскую площадь, а туда маленьких не пускают.
- Тебе же уже пят... пятнадцать, - неуверенно пролепетал я, оглядываясь на летевшую сзади Мионику. Девочка постоянно зависала то тут, то там, глядя на что-то. Так обычно кошки глядят на стену или вовсе в воздух, где, казалось бы, ничего нет. Приходилось окликать, напоминать о том, что надо идти дальше.
- Туда пускают в шестнадцать, - возразил Динар. По его сдвинутым бровям я понял, что друг тоже не прочь полакомиться свежей выпечкой. Но Динар скорее вырвал бы язык, чем признался мне в этом. Я лукаво улыбнулся. В последнее время мне все лучше удавалось его понимать. Это не могло не радовать.
- Мионика, а ты можешь нас скрыть от чужих глаз? - наобум спросил я, не растерявшись. Серые, почти бесцветные глаза призрака посмотрели на меня задумчиво. Многих людей пугал этот оценивающий, кажущийся ледяным взгляд. Однако я несказанно обрадовался тому, что она меня сразу услышала. Сложив ладони лодочкой, я посмотрел на нее умоляюще, потом добавил: - Я знаю, ты спрятала в тумане Молоха, когда он поссорился с мальчишками из Черничного квартала. По-жа-луй-ста!
- Вас могут почувствовать, - замогильный голосок даже у меня вызвал мурашки по спине. Сзади, услышав имя своего вечного соперника, фыркнул Динар. Одно упоминание имени Молоха вызывало у него живейшее возмущение и саркастическое отфыркивание. Я редко обращал на это внимания, не обратил и сейчас:
- Мы возьмемся за руки и будем осторожными! Я очень-очень-очень хочу пряников мадам Риверты! А тебе мы купим ловушку для снов. От Пряничной до Алхимической недалеко, - Динар за моей спиной затаил дыхание. Он, наверное, совсем забыл, что можно купить на праздничной распродаже старые увеличительные стекла и книги рецептов. Теперь непризнанный гений разрывался и не знал, чего ему хочется больше: еще одну реторту или горячее песочное печенье из лавки пекаря Пудикуса. Мионика это тоже поняла, глянула на бормочущего что-то под нос Динара, на меня:
- Только это ненадолго. Долго я не могу. Это скучно.
- Спасибо!!! - я замахал руками от восторга. Проблема была решена. Я был в этом уверен. Зря. Но провидцем мне никогда не стать.

О чем мечтает каждый нормальный ребенок? О новой игрушке, которой нет у друзей. О разрешении гулять допоздна на улице. О том, чтобы нарушить запрет. Взрослый увидел бы в этих желаниях зависть и бунтарство. Но что знает об этих чувствах ребенок? Ничего, потому что он не видит зла в своих поступках. Ему вообще еще только предстоит разобраться с тем, что хорошо, а что плохо.
Когда маленький мальчишка Сей проник на праздник Исхода светлячков, он думал лишь о захватывающем приключении и вкусной награде за труды. Меня тянула вперед рука такого сильного и уверенного в себе Динара, нас укрывала и скрывала от чужих глаз завеса, созданная Мионикой. Я чувствовал себя в полной безопасности, озираясь по сторонам. мне было позволительно не замечать, что Динар хоть и выше меня на целую голову по сравнению со своими одногодками кажется щуплым и ранимым, а Мионика пусть и пытается не отвлекаться, все же засматривается на пролетающих мимо духов, посему завеса идет заметной постороннему взгляду рябью.
Наша компания выбирала самый безопасный, не запруженный людьми путь, но все равно приходилось несладко. Все лирайцы, старше шестнадцати лет были сейчас в этом месте. Отовсюду неслись пьяные песни веселеньких моряков и торговцев. Впрочем, торговцы в большинстве своем предпочитали торговлю веселью, поэтому к горлопанящим певунам присоединялись звонкие предложения посмотреть на дивный товар из заморских стран. Не отставали и бродячие актеры, приплывшие на кораблях или прошедшие опасными путями Трясинового перевала. Кроме шума на нас обрушились также и запахи. Работало несколько полевых кухонь из разных стран, продавалась выпивка, курились сигары, благоухали цветочные духи, от тел танцевавших под барабаны и флейты людей шел терпкий запах пота. Воздух был настолько густым, что мне казалось, будто я не иду по суше, а плыву в воде. Я морщился и старался не чихнуть.
Внезапно я ткнулся в спину резко остановившегося Динара.
- Достопочтенные граждане славного города Лирая! - прогремел перекрывая гомон толпы чей-то голос. Все начали успокаиваться и поворачивать головы в сторону кричавшего. - Достопочтенные, рад сообщить вам, что Ищущие Силу готовы начать поиски наделенных магической силой. Те из вас, кто желает обучиться волшбе, прошу на эти подмостки. Сильнейшие из вас будут приняты в знаменитую зайранскую академию магии.
Я чуть не вскрикнул, до того крепко сжал мою ладонь Динар. Он всегда бредил мечтой стать таким же мощным магом, каким был его погибший отец. Я случайно узнал это, когда услышал, как он бормочет во время сна:
- Мама, я стану сильным. Я стану магом, мама!
Динар тогда плакал. Я не сказал ничего даже нашей настоятельнице. Почему-то мне показалось, что это было бы предательством. Все мы слышали, что время от времени в Лираю приезжают учителя из Академии магии и ищут достойных учеников. Они выявляют всех магов, часть оставляют в местной волшебной школе, часть забирают с собой. Самые одаренные даже находят личных наставников. Среди лирайцев за всю историю города лишь пятеро были выпускниками Академии. Их чтили и побаивались. Никто из этой пятерки не задержался по возвращении в родном городе, все ушли каким-то своим путем. Динар тоже хотел уйти, хотел доказать своим недругам, что способен не только бродячих кошек оживлять да зелья от прыщей варить.
- Братик, не ходи! – я дернул его, постаравшись, чтобы никто не услышал мой шепот. Мой друг дернулся, словно очнувшись от наваждения. Он был таким же невидимым для меня, как и для остальных, но я чувствовал, что он смотрит в мою сторону.
- Этот юноша – маг! – объявил раскатистый голос, и толпа радостно загалдела, поздравляя счастливца. Динар дернул меня вперед и направился к месту испытания. В моей груди что-то тоскливо заболело, однако я ничего больше не сказал. Откуда-то я знал, что Динар пройдет испытание и уедет, может быть, навсегда покидая Лираю и наш приют. Откуда-то сверху раздался вздох Мионики. Она тоже поняла это и не хотела прощаний. Когда наша троица пробралась к толпе, ожидавшей своего звездного часа у подмостков, где проходил поиск волшебников, призрачная завеса растворилась. Я заревел, чувствуя, как мою руку отпускают. Больше ничего нельзя было изменить.
Начался дождь.

Есть такие события, за которыми можно лишь наблюдать со стороны. Чего бы ты не хотел, что бы не чувствовал, ты никак не можешь повлиять на ситуацию. Или думаешь, что не можешь. Неизвестно, что из этого страшнее и больнее для самолюбия.
Уже почти все претенденты прошли испытание. Из трех десятков людей разного возраста и достатка магами оказалось лишь семеро. Одним из них был Динар, и лишь его сочли подходящим для учебы в Академии. Было заметно, как злятся и завидуют ему остальные. Теперь я думаю, что их можно понять, ведь мало кто может спокойно признать слабость хоть в чем-либо. Тем более сложно понять, почему какой-то сопляк, которого даже не должно сейчас быть, вытянул счастливый билет. Но это понимание придет гораздо позже, а тогда я с неприязнью смотрел на шестерых мужчин от двадцати до сорока лет. В них ощутили силу, присутствующую лишь в двоих из пятидесяти человек, но взрослым этого было мало. Если бы не посланцы академии магии, на Динара начали бы сыпать упреками и оскорблениями. Мне стало обидно за друга.
Над площадью копилось напряжение, и лишь приезжие маги хранили спокойствие. Не подавал вида и Динар. Я то беспокойно поглядывал на него, стараясь перехватить взгляд, то ёжась, смотрел по сторонам. Рука Динара отпустила меня еще до того, как ее хозяин поднялся наверх, чтобы пройти испытание. Он словно забыл о моем существовании, и это было довольно обидно. Я пару раз шмыгнул носом, остался стоять в толпе и услышал, как высокий широкоплечий волшебник, больше похожий на могучего рыцаря или кузнеца, подтвердил наличие у Динара магического дара. Когда слегка улыбающийся потомок магов смерти под благоговейный вздох толпы оживил предложенную ему мертвую ворону, я развернулся и пошел прочь.
Протискиваясь между продолжающими танцевать юношами и девушками, между замершими в ожидании зеваками, продолжавшими наблюдать за Поиском, между воришками, во всю пользующимися этим, я чувствовал себя лишним. Это место было чужим, ему не было дела до непримечательного сироты, до того, что и ему тоже хотелось уехать в окутанную ореолом сказки Академию высшей магии. Сколько бы я не мечтал выделиться, мне нечего было показать окружающим. Надо было смириться, как ему советовали мальчишки с Гончарной улицы. С этими домашними детками сиротские вели непрекращающуюся войну. Благодаря Молоху мы неизменно выпроваживали задир с нашего двора, но они возвращались и осыпали нас насмешками. Конечно, доставалось всем без разбора, но мне всегда казалось, что на меня у них особенный зуб. Не любя драки, я с кулаками лез на каждого, кто обзывал меня серым тараканом и подкидышем. Бывало, что я отчаянно хотел вырваться из приюта. Но меня не покидало ощущение того, что именно Дом Ромашки - место, где я должен быть. Мимо проходили семьи с детьми, и казалось, что я ни за что не смогу стать хорошим послушным сыном. Ведь я не мог даже слушать свой внутренний голос, советовавший быть сдержанее.
Пора. Пора было возвращаться обратно пусть и с пустыми руками. Матушка Робертина не обрадуется, если узнает, что еще и я здесь был. Мне и в голову не приходило, что Мионика или Динар проболтаются. Впрочем, я забывал, что вокруг стоят старшие, которые иногда бросали на меня странные косые взгляды, но молчали. Лишь какой-то парень, низенький, лысый и пропахший рыбой, толкнул меня, протискиваясь вперед. Он тоже хотел услышать заветное: "Мы принимаем его в Академию!" Мы с ним пару раз сталкивались на рынке, когда я и еще кто-то из приютских помогал наставнице с покупками. Парня звали каким-то неприятным именем, до того длинным, что я никак не мог его запомнить. Его не любили за склочный взрывоопасный характер, он отвечал им такой же неприязнью.
Уже почти выбравшись из толпы, я услышал:
- Поздравляю, юноша! Ищущие признают вашу силу, - подбадривая, заявил давешний маг-силач. - Удачи вам в вашем пути!
- Как?! Но я могу показывать фокусы! - завопил грубиян. Народ начал беззлобно подхихикивать.
- Боюсь, что этого мало. К тому же, в академии занимаются не ярмарочным увеселением. Вам лучше...
- Ах, вы... - было что-то такое в этом взвизге, что мне стало тошно от страха.
Я испуганно развернулся, увидел, как прижимает руки ко рту какая-то толстенькая тетушка. Кто-то начал кричать. В нашу сторону полетел мерцающий фиолетовый шар. Говорят, только проклятия имеют такой цвет. Все было так быстро, что я едва успел зажмуриться и вскинуть ладонь, прикрывая глаза. А еще мне стало всех очень жаль. Проклятия всегда причиняют вред и способны убить. О себе я тоже подумал с тоской. Никто не возьмет в семью замаранного черной магией. Значит, мне придется всю жизнь провести в приюте.
Это сейчас я способен расчленить все на отдельные мысли. Тогда же в моей голове был сплошной клубок ощущений и эмоций. Я думал обо всем сразу и не думал ни о чем. Брошенное заклинание ударило по мне и оттолкнуло назад. Дыхание перехватило, мне не удалось даже вскрикнуть. Голова с силой ударилась о камни мостовой. Боль затопила меня. "Это смерть?.." Было непонятно чья мысль. Она возникла и исчезла. Как и сознание. Я провалился во тьму.

Странное дело, но изначально я абсолютно не боялся темноты. Страх перед ней был благоприобретенным свойством моей личности. Поначалу же ничего пугающего я в этом не видел. Это уже лет в восемь я в первый раз услышал какую-то дурацкую страшилку о злом канатоходце, и потом надо мной смеялись все приютские, когда я трусил ходить по темным коридорам. До этого мне и в голову-то не приходило, что темные места могут прятать внутри себя что-то злое. Целый год потребовался мне на то, чтобы ночью перестать бояться комнат без горящих ламп. В основном заслуга в борьбе с моим страхом темноты принадлежит Молоху. Именно он отвел меня на чердак и в старенький телескоп показал Южную звезду. После того знаменательного дня я, во-первых, постоянно засиживался допоздна на крыше то с ним, то с Мионикой, а во-вторых, любил подолгу лежать в своей постели с закрытыми глазами и думать о чем-то важном.
Вот и сейчас. Лежу себе и даже радуюсь, что вокруг меня синяя тьма закрытых глаз. Некоторое время уходит на то, чтобы вспомнить, что же я чувствовал в День Исхода Светлячков, когда кое-как пришел в себя на камнях городской площади. Вспоминается с трудом. То же, что все-таки вспомнилось, я спешу записать в свой дневник. Новая запись больше похожа на отрывок из какого-нибудь дешевого романчика, написанного неудавшимся магом. При всей моей любви к книгам я вынужден заметить, что большую часть развлекательных книжиц в мягких обложках написаны теми, кто не достиг даже пятой ступени владения Силой. При чем пишут там обычно о Самых Великих Магах (все обязательно с большой буквы!).
Одно хорошо - ничего эпохального я тогда не натворил. Всего лишь...
- ...построил защитный барьер четвертого уровня. Судя по всему, мальчишка использовал какую-то ворожбу из раздела Безмолвной речи, - чья-то рука мяла мой лоб в то время, как ее владелец объяснял все окружающим. Пальцы явно принадлежали лекарю или алхимику и были сухими, холодными и успокаивающими. Голос мужчины мне тоже, в общем-то, понравился. В нем не было ни излишнего удивления, ни пренебрежения, которое так любят дарить высокомерные взрослые отличившимся в чем-то детям.
"Голова болит!" - моя первая четко выстроенная мысль вызвала легкую тошноту. Я сдержанно всхлипнул, но реветь не стал. Вот чего не хотелось совершенно, так это того, чтобы окружающие назвали меня маленьким и беспомощным. Мне и так влетит за то, что здесь оказался. Динару же влетит еще пуще, он ведь старше, а значит, вся ответственность будет лежать на нем. Посему нельзя ухудшать наше и без того незавидное положение. Надо терпеть и слушать. По моим ушам ударил шум взволнованной толпы. Со всех сторон кричали, спрашивали, причитали, восклицали, успокаивали:
- Ой, батюшки! Святая дева Ромария!..
- Живой мальчонка-то?..
- А я и думаю: "Конец тебе, Бучко! Как есть конец!" Когда, значит, волшба эта дурная по наши души полетела...
- Совсем ополоумел Тулья! Рыбенка чуть ли не угробил...
- Не "рыбенку", а ребенка. Языком-то владей! Сразу видно рыбацкая душа...
- А ты мене не указывай! Не указывай, говорю! Что ж тут такого я сказал-то?!..
- Дык жив ребетенка-то?!..
- Живой! Вон как губу закусил, - выкрикнул кто-то с заметным облегчением в голосе. Гомон усилился. Я еще больше наморщился. Чужое беспокойство било по вискам и раздражало. Не люблю, когда меня жалеют. Как тогда не любил, так и сейчас не люблю.
- Разойдитесь! Да пропустите же!!! Хей, Рейяр! - гомон соболезнующих стих, как не бывало. Я наконец распахнул глаза. Надо мной навис худой синеволосый маг, который стоял во время Выбора на помосте, но как-то особняком от других. Он был выше даже главного Ищущего, имел тонкие почти женские запястья и длинные пальцы музыканта. На плече у мужчины была нашивка, свидетельствовавшая, что он принадлежит к вольным знахарям. Мне тогда это показалось странным. Позже кто-то объяснит, что Рейяр Озерный был одним из многих одиночек, что по тем или иным причинам отказались от членства в многочисленных гильдиях, которых у магов было столь же много, как и простых ремесленников. Но в Лирае я никогда не видел Гордых, что ходили бы вместе с людьми гильдии. Все-таки мой город был достаточно далек от дел магических, торговля волновала его куда больше.
- Он невредим? - надо мной склонился глава Ищущих. Теперь можно было разглядеть его нагрудную нашивку. Передо мной был воин из гильдии боевых магов.
- Слаб телом, напуган, но здоров, - кивнул знахарь. - Кружка горячего ромашкового чая и плитка хорошего шоколада - все, что ему сейчас нужно.
Я покраснел. Воин-маг хмыкнул и с лукавой усмешкой глянул на меня. У меня загорели не только щеки, но и уши. Было такое чувство, будто меня поймали за воровством яблок из соседнего сада. Я попытался сесть. Как ни странно это мне вполне удалось, хотя двигаться было трудновато. На меня навалилась жуткая усталость. Очень хотелось спать.
- Ты, чей такой, парень? - меня потрепала по голове мощная восхитительно тяжелая лапища. Сквозь толпу, наконец, протиснулся взволнованный растрепанный Динар. Я посмотрел на него и виновато опустил голову, принявшись разглядывать мостовую.
- Сиротский дом Голубки, - у меня был такой хриплый голос, что я его с трудом узнал. Треплющая меня рука на секунду замерла.
- Вот оно как, - серьезно ответил мужчина. - Ну, пошли!
- Куда? - испугался я. Мне почему-то показалось, что силач отведет меня в Дом порядка. Но мужчина лишь заразительно расхохотался.
- Да не бойся ты, зайчонок! Я хоть и волк, маленькими мальчиками не питаюсь, - он встал с корточек, на которые уселся у моего тела, и за шкирку легко и в то же время аккуратно поднял меня. Когда мои ноги коснулись родной земли, я все-таки совсем по-детски разревелся:
- Динар не виноват! Это я его и Мионику сюда привел. Они не виноватыыыы...
Я ревел, когда меня сзади обхватил за грудь зло сверкавший глазами Динар. Ревел, когда из воздуха соткала свое тело Мионика, обстоятельно объяснившая, что наша троица здесь забыла. Ревел, когда меня вели в приют. Успокоил меня лишь белый фартук Матушки Ро. Я уткнулся в него, всхлипнул в последний раз и только тогда успокоился. Матушка Ро пахла травами, ванильными булочками, моими любимыми, и молочным запахом материнской любви, которую почти невозможно описать словами. Место рядом с ней было именно тем, которое мне было так нужно сейчас. Рядом с Робертиной я никогда не чувствовал себя никому не нужным.

Глава 3. Иной путь.
Странная штука - память. Ты порой мнишь себя помнящим все не только о себе самом, но и обо всех окружающих. Когда же доходит до дела, ты теряешься в том, что было, в том, что ты хотел, чтобы было, и том, что было тогда для других людей.
Недавно роясь в городском архиве, я наткнулся на сухую и пафосную запись в летописи Лираи:
"На рассвете первого дня после Праздника Исхода Светлячков в восемьсот третьем году с Ищущими силу ушли два славных сына Лираи Динар и Сей из приюта номер два, прозванного "Домом голубки". Господин мэр, старшие ремесленных гильдий и прочие достопочтимые жители города благословили их на учебу в Радужной Академии магии…"
По мне, так нас тогда не благословляли, а пытались потихоньку удавить в объятьях и отругать с помощью самых изысканных выражений. Я и Динар попеременно то краснели, то бледнели, слушая о "больших надеждах", которые на нас возлагали. Как я уже говорил, стать адептом Академии было очень почетно. Все следили за твоей судьбой, хвастались твоими успехами как своими. Впервые за всю историю подобная ответственность легла на плечи детей, не достигших шестнадцатилетия. Некоторые косились на нас так, словно хотели заживо съесть. Другие же насмешливо и благодушно улыбались. Старшие ждали, что мы опростоволосимся в первые же месяцы учебы и с большим или меньшим позором вернемся домой. Лучше б нас тогда ругали!
Я жался в ноги Дойяру Молотобойцу. Именно этим внушающим трепет именем знали нынешнего главу Ищущих и именно он отпрашивал нас с Динаром у Матушки Робертины в тот «судный день», когда мы оба отличились на вчерашнем осеннем празднике. Молотобоец глянул на меня и ободряюще улыбнулся. Он всегда так улыбается, даже в бою. Наверное, поэтому именно ему поручили рискованное занятие - поиск молодых магических талантов. После напутственных слов меня и Динара осенили святым кругом и подтолкнули к нашим лошадям.
Кто-то заранее начал смеяться. Кто-то суеверно "округлил" себя. Дело было в том, что в Лирае лошадь считается одним из самых почитаемых зверей, и связана она с фортуной. Как удачно на лошадь сядешь, отправляясь в путь, так и дальше поедешь. А как могут забраться на лошадь два неопытных ребенка-безотцовщины, которые это животное, наверняка, видели лишь издали? Впрочем, Динар забрался на свою белую кобылку с видом короля, уходящего на войну. Я от волнения как всегда вертел головой по сторонам, поэтому заметил заблестевшие в этот момент глазки нескольких молоденьких девушек, чуть постарше его. Те нескладно, но с жаром вздохнули и прицельно захлопали ресницами. На кокетство мой друг не отреагировал. Он тряхнул поводьями и уверенно пустил лошадку вниз по улице, уходящей к порту. Маги Академии должны были отплыть от второго причала на неказистом на вид судне некоего капитана Орса. Проводив глазами собрата по несчастью и отчаянно ему позавидовав, я нарочито бодро встряхнулся и пошел к своему жеребцу. Конечно, я, как и еще несколько сирот Голубки месяц назад катался на мерине булочника Маруса, но в отличие от других более рослых и сильных мальчишек болтался в седле спокойной и покладистой скотинки как бравый подвыпивший наездник на взбесившемся быке. Помня это, я жутко волновался, потому что не хотел никого рассмешить до колик как в тот раз. Мои ноги не гнулись, спина ныла, а от живота вверх медленно шла волна тошноты.
Мне нужно было пройти по узкой дорожке из выстроившихся горожан. Если бы я поднял и развел в стороны свои руки, то ладонями без труда коснулся их животов. Дорога была совершенно ровной, да и пройти-то нужно было всего шагов десять. Где-то в самом конце пути я неожиданно запнулся ногой о ногу. Или об камень. Или об чью-то умелую подножку. Я не понял этого тогда, не пойму и годы спустя. Тогда я второй раз в жизни понял, что способен на очень многое.
Земля начала быстро приближаться к моему носу, грозя его безжалостно расквасить. Я выкинул руки вперед, умудрился на них опереться и даже пройти на голове пару неуверенных мелких шажков. Потом меня все же занесло, толпа запоздало шарахнулась прочь. Где-то заорал и поперхнулся воем уличный кот, которому наступили на хвост, а потом облили молоком из перевернувшейся крынки. Дальше кота слышно не было. Видимо, зверь облизывал себя где-то в сторонке. Мне, между тем, все же удалось чуть подкорректировать новое падение и каким-то чудом вновь оказаться на своих двоих. Все бы хорошо, но я с размаху впечатался лбом и бровью в солнечное сплетение какого-то мужика. Тот с охом отшатнулся, больно ударил по груди пышную даму в аляповатом алом платье. Дама выпустила из рук злющую собачку, и та с тявканье вцепилась в штанину соседнего мужика. Не будь у того хорошей реакции, бедняга, попавший под удар, расстался бы с самым сокровенным. А так ругая белый свет и выдавая в себе бывалого матроса, дядька начал отцеплять от себя рычащее животное.
Что было дальше, я не видел, потому что закономерно испугался, что мне за весь этот кавардак отдерут оба уха. Не потребовалось ничьей помощи не понадобилось, ноги сами вынесли меня к высоченному коню. Я взлетел в седло так быстро и мастерски, словно всю жизнь только этим и занимался. Динар мог бы мной гордиться. Мой вороной удивленно посмотрел на меня своими чудными черными глазами и флегматично потрусил вперед по улице, в сторону северо-восточных ворот. Мне вслед жизнерадостно захохотал Молотобоец. Произошедшее изрядно его позабавило.
- Такими темпами, юноша, вы скоро станете отменным комедиантом, - сухо заметил нагнавший меня минуты три спустя знахарь Рейяр. - И зачем, хотел бы я знать, вы устроили данное бесплатное представление? Чтобы позлить скептиков?
Я сглотнул, отчаянно сжал губы и начал отрицательно мотать головой. В то же время все мои силы уходили на то, чтобы развернуть упрямую скотину и заставить ее ехать в нужном мне направлении. Чуть погодя запыхавшись и признав собственное поражение, я с мольбой посмотрел сначала на упрямое копытное создание, потом на сопровождающего меня человека. Меня поразили его улыбающиеся серые-серые глаза. Есть такая особая порода людей. Они абсолютно не в состоянии растянуть губы и придать им хотя бы отдаленное сходство с улыбкой. Зато их глаза красноречивы до чрезвычайности. Будь у господина-знахаря другие манеры и немножко более открытая душа, он хохотал бы не хуже своего друга Дойяра. «А ведь они друзья», - пришла в голову неожиданная мысль. Люди умеющие так по-разному, и так похоже реагировать на одну и ту же шутку не могут не быть друзьями! Меня это почему-то заставило распрямить напряженные плечи и робко улыбнуться.
- Не мучьте Месяца. Наш путь и в самом деле ведет в горы. А на пристань пусть едут те, кто уже возвращается обратно. Как вы думаете, когда мы доберемся до Храма, туча, плывущая с моря, уже прольется дождем?.. Я не захватил с собой подходящего плаща или хотя бы простенький зонт, а тратить силы на заклинание мне лениво, - синеволосый выходец из клана Воды вел неспешную беседу, в которой мне была отведена роль слушателя. Перед ним расступались люди. На него косились лирайские кошки и собаки. Под копытами его коня хрустели мертвые светлячки.
У меня от вопроса господина Рейяра замерло сердце. Потому все происходящее фиксировалось неосознанно и походя. Я знал, о каком храме идет речь. Старый храм святого Патуса еще называли Храмом Забытых богов из-за диковинных фресок, оставшихся после неведомых почитателей давно забытого всеми культа. Никто не знал, ни как звали почитаемое прежними жрецами божество, ни куда делись все его почитатели. Семьсот лет назад в рыбацкую деревеньку Лиройсу пришли рейяристы - "Ждущие Рыцаря". Они без особого напора начали обращать в свою веру местных рыбаков и рыбачек. Постепенно ройярская монашеская община выросла и однажды перебралась в пустующие каменные апартаменты. Бывшие хозяева никак не дали о себе знать, так что даже особо набожные через годик расслабленно вздохнули. Жизнь и для них потекла своим чередом.
Монахи храма Рейи славились на весь континент душистым горным медом и своими Безмолвными магами. У меня по спине побежали по спине восторженные мурашки. Каждый лираец с детства мечтает хоть одним глазком увидеть обитателей Храма Забытых богов, но не каждому удается подняться по узким тропам и получить разрешение на вход от отца-настоятеля.
- А горный мед, он вкусный? - я даже не заметил, как произнес это вслух.
- Вкусный. Разве ты никогда его не пробовал? - господин Рейяр спросил это, даже не посмотрев в мою сторону. Помолчал и задумчиво продолжил: - Хотя он дороговат для обычного приюта. Приедем, попробуешь.
А я все равно обиделся! Пусть знахарь и пообещал мне лакомство, но то, каким пренебрежительным тоном он произнес слово "приют", мне совсем не понравилось. "Он не видел его. Только дядя Дойяр пришел к Матушке Ро, а этот остался на площади", - я попытался успокоить себя, но до конца того долгого скучного дня называл Рейяра Ографского неопределенным словом "Этот". Дольше я обижаться до сих пор не умею. К тому же уже ночью промокнув под дождем, уставшие и голодные, мы въехали в знаменитую Обитель Безмолвных. Я был настолько невминяемым от холода, урчащего живота и жесткого села подо мной, что даже не понял, не заметил, как началась новая жизнь. Мне просто хотелось есть, в тепло и спать. И чтобы все сразу!